~7~ Реквием

        – Очнись, Кнурлхьем! Не время спать. Мы нужны у ворот – без нас не начнут.
        Эрагон заставил себя открыть глаза. У него болела голова, всё тело затекло, а сам он лежал на холодном каменном столе.
        – Что?
        Вкус во рту был такой, что юноша поморщился.
        Орик дёрнул себя за бурую бороду.
        – Шествие для Ажихада. Мы должны там быть!
        – Нет, как ты меня назвал?
        Они всё ещё находились в пиршественном зале, но там никого не было, кроме юноши, Орика и Сапфиры, лежавшей на боку между двух столов. Зашевелившись, она подняла голову и окинула зал затуманенным взором.
        – Каменноголовый! Я назвал тебя Каменноголовым, потому что уже битый час пытаюсь тебя разбудить.
        Эрагон с усилием выпрямился и соскользнул со стола. В его сознании вспыхнули обрывки воспоминаний о вчерашней ночи, и юноша заковылял к драконице. Сапфира, как ты?
        Она повернула голову, облизнув зубы внутри и снаружи тёмно-алым языком, будто кошка, съевшая что-то невкусное. Цела… наверное. Левое крыло какое-то странное; наверное, на него я и упала. А голова набита тысячей горячих стрел.
читать дальше        – Кто-нибудь пострадал, когда она упала? – встревоженно спросил Эрагон.
        Из крепкой груди гнома вырвался сердечный смешок.
        – Только те, кто попадал со стульев от смеха. Дракон, пытающийся спьяну поклониться! Да об этом десятки лет будут песенки петь, вот уж точно. – Сапфира зашуршала крыльями и чопорно отвернулась. – Мы подумали, что лучше оставить вас здесь, раз уж тебя, Сапфира, было не передвинуть. Но это ужасно расстроило главного повара – он испугался, что ты выпьешь куда больше тех четырёх бочонков из его лучших запасов
        И ты меня ещё ругала за пьянство! Выпей я четыре бочонка, это бы меня убило!
        Вот поэтому ты и не дракон.
        Орик швырнул в руки Эрагону узел с одеждой.
        – Вот, надевай. Этот наряд больше подходит для похорон. Но поторопись, у нас мало времени.
        И юноша принялся сражаться со своим облачением. В узле оказались пышная белоснежная рубашка с завязками на манжетах, красный жилет, отделанный золотой тесьмой и вышивкой, тёмные штаны, начищенные чёрные сапоги, цокавшие по полу при ходьбе, и плащ с капюшоном, складками ниспадавший до полу и крепившийся у горла брошью-гвоздиком. Обычную кожаную перевязь для Зар’рока заменил богато украшенный ремень.
        Эрагон поплескал в лицо водой и попытался привести в порядок волосы. Затем Орик быстро потащил его и Сапфиру прочь из зала, к южным воротам Тронжхейма.
        – Начнём оттуда, – объяснил он, удивительно шустро переставляя короткие крепкие ноги, – потому что там три дня назад остановилась процессия с телом Ажихада. Его путь к могиле нельзя прерывать, иначе дух его не обретёт покоя.
        Странный обычай, заметила Сапфира.
        Эрагон согласился, подметив между делом некоторую неустойчивость её походки. В Карвахолле людей обычно хоронили на их фермах или, в случае с жителями деревни, на маленьком кладбище. А из ритуалов проводилось лишь зачитывание цитат из некоторых баллад в процессе погребения, а после – поминки для родственников и друзей. Ты сможешь продержаться до конца похорон? – спросил юноша Сапфиру, когда та опять пошатнулась.
        Она кратко поморщилась. И их, и избрание Насуады, но потом мне надо будет поспать. Чума на весь ваш мёд!
        Возвращаясь к разговору с Ориком, Эрагон спросил:
        – А где похоронят Ажихада?
        Орик замедлил шаг и осторожно взглянул на юношу.
        – По этому поводу кланы много спорили. Когда умирает гном, его нужно запечатать в камне, иначе, как мы верим, он никогда не воссоединится со своими предками… Это всё сложно, и чужаку я больше сказать не могу… но мы пойдём на всё, чтобы организовать такие похороны. Позор падёт на любую семью или клан, если они позволят родичу покоиться в не столь твёрдой стихии. Под Фарзен Дуром есть такие палаты – дом всех кнурлан, всех гномов, умерших здесь. Туда и отнесут Ажихада. С нами он не может быть погребён, ведь он человек, но рядом для него уже приготовлена освящённая ниша. Там Вардены смогут навещать его, не беспокоя наши святые пещеры, и воздадут Ажихаду почтение, которое он заслуживает.
        – Ваш король многое сделал для Варденов, – заметил Эрагон.
        – Некоторые считают, что слишком.

        Крепкие и толстые ворота уже были подняты на потайных цепях, так что в Фарзен Дур струился тусклый дневной свет, – и перед ними гном и юноша и обнаружили образованную по всем правилам колонну. Возглавляли её шестеро мужчин в чёрных доспехах, несущие похоронные носилки белого мрамора, на которых лежал Ажихад, холодный и бледный. Его чело венчал шлем, усыпанный драгоценными камнями, руки были сложены под ключицами, поверх желтовато-белой рукояти обнажённого меча, видневшегося из-под щита, что укрывал грудь и ноги покойного. Серебряная кольчуга венчиками лунных лучей отягощала его члены и ниспадала на носилки.
        Сразу за телом стояла Насуада – печальная, в траурном плаще, но прямо державшая спину, хоть слёзы и оттеняли её спокойное лицо. С краю занял своё место Хротгар, одетый в тёмное, затем Арья, Совет Старейшин с лицами, полными подобающей скорби, и, наконец, вереница тех, кто пришёл оплакать Ажихада, тянувшаяся на милю от Тронжхейма.
        К центральной палате города гномов вёл коридор высотой в четыре этажа и длиной в полмили, и все его двери были открыты и, равно как и арочные проёмы, заполнены и людьми, и гномами, их лица сливались в сплошные серые полосы. Длинные гобелены всколыхнулись от сотен вздохов и шепотков, когда в зале показались Сапфира и Эрагон.
        Йормундур знаком пригласил их присоединиться к нему. Стараясь не нарушить порядок процессии, юноша и драконица протиснулись сквозь колонну и встали рядом с ним, заработав от Сабрэи полный неодобрения взгляд. Орик же прошёл за спину к Хротгару.
        И так они ждали, хотя Эрагон и не знал, чего именно.
        Все светильники были наполовину закрыты, и воздух наполняли прохладные сумерки, придавая ожиданию какое-то неземное ощущение. Казалось, никто из собравшихся не двигался и не дышал: на краткий миг Эрагону почудилось, что все они были статуями, застывшими так на веки вечные. Одинокая струйка фимиама курилась от носилок, подымаясь к подёрнутому туманной дымкой потолку и разнося вокруг ароматы кедра и можжевельника. И в зале двигалась только он – волнистый дымок, похожий на бечёву кнута, изгибавшийся из стороны в сторону.
        Где-то в глубинах Тронжхейма прогремел барабан. Бум-м. Звучная басовая нота пронизала живые тела до самых костей, и город-гора отозвался на неё эхом, будто огромный каменный колокол.
        Шаг вперёд.
        Бум-м. На второй ноте уже другой барабан, с более низким звучанием, слился с первым, и оба удара неумолимо раскатились по залу. Мощь этого звука придала движению процессии некую величественность. Каждый шаг обрёл значимость, цель и серьёзность, подобающую случаю. В царящей вокруг пульсации не оставалось никаких мыслей, кроме подъёма чувств – одновременно и слёз, и горько-сладкой радости, что так искусно вызывали барабаны.
        Бум-м.
        Когда туннель закончился, носильщики с телом Ажихада на минуту остановились между ониксовыми колоннами, а затем тихо вошли в центральную палату. И Эрагон заметил, как гномы посерьёзнели ещё больше при виде Исидар Митрим.
        Бум-м.
        Они прошли сквозь хрустальное кладбище – круг вздымавшихся к потолку осколков в центре огромной залы, окружавший мозаичный молот и пентакли. Некоторые из обломков были больше Сапфиры. В них по-прежнему мерцали лучи звёздного сапфира, а на некоторых можно было разглядеть резьбу в виде лепестков розы.
        Бум-м.
        Носильщики шли всё вперёд и вперёд, меж бесчисленных бритвенно-острых граней. Затем процессия повернула и принялась спускаться по широким лестничным проёмам, ведущим к нижним туннелям. И множество пещер прошли они, минуя каменные хижины, откуда на них глазели дети гномов, цеплявшиеся за своих матерей.
        Бум-м.
        И под этот последний, самый громкий удар из всех, процессия остановилась под сводами ребристых сталактитов, что раскинулись над огромным подземельем, вдоль стен которого рядами тянулись ниши. В каждой нише находилась гробница с вырезанным на ней именем и клановым гербом. Здесь были похоронены тысячи – сотни тысяч. И свет в пещере исходил лишь от редко разбросанных красных светильников, казавшихся бледными в полумраке.
        Ещё мгновение – и носильщики вступили в маленькую комнату, соединённую с главным залом. На возвышении в её центре находился огромный склеп, открытый ожидающей внутри тьме. Наверху были вырезаны руны:

        Пусть все кнурлан, люди и эльфы
        Навсегда запомнят
        Этого человека.
        Ибо был он благороден, силён и мудр.

        Гунтера Аруна.

        Когда пришедшие оплакать вождя Варденов собрались вместе, Ажихада опустили в склеп, и тем, кто знал его лично, было дозволено приблизиться к нему. Эрагон и Сапфира были пятыми в очереди, сразу за Арьей. Пока они подымались по мраморным ступеням, чтобы взглянуть на тело, Эрагона охватило всепоглощающее чувство скорби, и скорбь эта была усилена пониманием, что сейчас он хоронит не только Ажихада, но и Муртага.
        Остановившись у гробницы, юноша взглянул на Ажихада. Теперь он казался куда спокойнее и безмятежнее, чем был когда-либо при жизни, как будто смерть признала его величие и воздала почести, убрав с его лица все следы земных тревог. Знакомство Эрагона с вождём Варденов было недолгим, но за это время юноша научился уважать его и как личность, и за то, что он олицетворял, – свободу от тирании. Кроме того, Ажихад первый предоставил Эрагону и Сапфире убежище с тех пор, как они оставили долину Паланкар.
        Убитый горем юноша попытался придумать величайшую хвалу, которую только можно было воздать покойному. И, в конце концов, не обращая внимания на комок в горле, прошептал:
        – Тебя никогда не забудут, Ажихад. Клянусь. Покойся с миром и знай, что Насуада продолжит твоё дело, а Империя падёт, благодаря твоим свершениям.
        Сапфира коснулась его руки, и Эрагон отступил с ней с возвышения, позволяя Йормундуру занять его место.
        И когда все до единого отдали вождю Варденов последнюю дань, Насуада склонилась над телом отца и с порывистой нежностью взяла его руку в свои. Издав полный боли стон, девушка начала петь на странном, протяжном наречии, и её погребальный плач отдавался под сводами пещеры.
        Затем к гробнице подошли двенадцать гномов и надвинули на неё мраморную плиту, скрыв лицо Ажихада. И так его не стало.